Член жюри конкурса «Золотой Трезини» музыкант Давид Голощекин – о Петербурге и джазе, Крестовском острове и антикварной мебели, архитектуре и музыке.
Давид Голощекин – известнейший музыкант и композитор, символ джаза для всех россиян. Давид Семенович – мультиинструменталист, виртуозно играющий на скрипке, фортепиано, флюгельгорне, саксофоне, контрабасе, вибрафоне и ударных. Петербуржцы бесконечно ценят его за упорство, с которым он стремится развивать джаз в Северной столице. Именно Давид Голощекин в 1989 году основал в городе Государственную филармонию джазовой музыки, а в 1994 году – джазовый фестиваль «Свинг белой ночи». Наша беседа с Давидом Семеновичем в большей степени касалась тематики конкурса «Золотой Трезини», но, как выяснилось, маэстро видит много общего между музыкой и архитектурой.
– Давид Семенович, начнем с идеи конкурса: люди, вошедшие в жюри, станут оценивать объекты архитектуры как произведения искусства. Нет ли в этом противоречия?
– Мне, простому музыканту, все кажется очень логичным: архитектура – та же музыка. Архитектор, который разрабатывает проект застройки квартала или даже целого города, – это же творец, создающий цельную картину. Ведь люди будут там жить, работать, отдыхать. И сделать все это и функционально, и красиво – настоящее искусство.
– Петербург – образчик такого искусства в ваших глазах?
– Я очень люблю Петербург. На самом деле я родился в Москве, и мама моя – москвичка. В шестимесячном возрасте был перевезен сюда, в Ленинград. В советские времена меня не раз приглашали переехать в Москву, поскольку я был довольно ценный музыкант, хотя и сложный. Но я отказывался – меня буквально держали эти камни петербургские, эти дома, набережные.
Я могу сказать лишь одно: в свое время, когда я был еще совсем молодым и меня никуда не выпускали из страны, я думал: «Ну, наверное, Париж, наверное, Нью-Йорк...» И вот наконец в конце 80-х меня выпустили поездить по белу свету. Я побывал в Париже, в Лондоне, в Нью-Йорке и во множестве других городов, на сегодняшний день уже неоднократно. И выяснилось, что красивее, чем Санкт-Петербург, ничего нет! С точки зрения архитектуры это образец высочайшего искусства.
Наш город, к счастью, еще пока не изуродовали. А многие уже изуродованы безвозвратно – например, Таллин.
– Где можно размещать здания современные, авангардные? Коль скоро исторический центр следует охранять, то где же строить новые красивые объекты?
– На выселках. Четкость линий, уравновешенность высоты нельзя нарушать. Газпром, кстати, занимает прекрасное старое здание на набережной – я был там. Кабинету Миллера можно лишь только позавидовать. Зачем было нужно пытаться уродовать Охту, не очень понятно.
– Какие-то современные здания «из стекла и металла» вам нравятся? Может быть, музейные комплексы или концертные залы?
– Я все это очень не люблю. Например, Нью-Йорк с его небоскребами: такая архитектура делает человека маленьким, она его не возвеличивает нисколько. Никакой красоты в этом нет – закрытое солнце, закрытое небо. Эстетики ноль. И то, что сейчас строит Газпром, похоже на некоторые направления современного джаза – такой же неэстетичный, некрасивый объект.
Опасная тенденция – пытаться делать что-то совершенно новое. Для этого надо разрушить старое и сделать что-то невиданное, какую-то абракадабру. Так же и в музыке: я сыграю не так, как Эллингтон, а иначе, слева направо ноты переставлю. А ведь Эллингтон – это развитие традиций. Так же и Петербург – следует развивать традиции.
– Возможно, вам понравились новые здания на Крестовском? Это элитное жилье, и архитекторы не были ограничены как минимум в средствах при проектировании.
– Не вижу там желания сохранить дух Петербурга. Нет и намека на дворцы и дачи, которые там некогда были. Строят комфортное дорогостоящее жилье для богатых людей. Я бы не хотел жить в таком доме.
Я живу в доме у Пяти углов. Дому более 100 лет, он не ахти какой красавец, но все равно – там видны черты того архитектора, который его строил.
– Вам важен вид из окна?
– Это не главное. Конечно, я хотел бы жить в Мраморном дворце и любоваться Петропавловской крепостью. Но меня вполне устраивают мои окна во двор, где растут вековые деревья, ветви которых упираются мне в оконное стекло.
– А в интерьере? Что для вас имеет значение?
– Я люблю старинные вещи. Когда я был молодым – лет двадцать мне было, – мне удалось купить несколько антикварных предметов мебели. У меня, например, стоит «голландец» – шкаф, который я за 25 рублей купил в комиссионном. Есть старинные стулья, вольтеровское кресло старого образца... Их не так много, этих вещей, но они много лет со мной живут и радуют меня – я до сих пор наслаждаюсь их красотой.
Я не люблю современные вещи. И современные интерьеры терпеть не могу – они холодные.
– К дизайнерам интерьеров вы, похоже, не обращаетесь.
– Ни в коем случае. Они ничего не понимают.
– Вкус надо воспитывать, не так ли?
– Несомненно. Во всех областях искусства, и в декораторском искусстве, и в музыке.
– Раз уж речь зашла о воспитании – вы растите новых джазменов?
– С удовольствием предоставляю возможность талантливым молодым людям выступить в Филармонии джазовой музыки. В нашей стране многое изменилось за последнее время – появились эстрадно-джазовые отделения, где преподают маститые музыканты. Есть возможность ездить туда-сюда, и молодежь ею активно пользуется. Это, конечно, дает результат. У меня на сцене очень много талантливой молодежи, но беда в том, что спрос на них небольшой: многие становятся уже мастерами, а спрос невелик. Очень многое строится на энтузиазме.
– Давид Семенович, последний вопрос задам: что для вас составляет смысл жизни?
– Для меня жизнь – это моя игра. Я прожил трудную жизнь, пробиваясь, как дурак, упорно в джаз. Моя мама очень любила джаз – она была балерина, но джаз понимала. И также понимала, что для меня нет никакой перспективы в Советском Союзе. А я учился вместе со Спиваковым, за одной партой сидели. Мы оба были подающими «невероятные надежды», только я в последние годы увлекся джазом. Мама все это видела, все понимала и говорила мне: «Додик, ты плохо кончишь». – «Мама, почему?» – «Ты кончишь жизнь в ресторане». Я задумался – и правда, может и такое быть, можно ничего не добиться... Но, к счастью, мама дожила до того момента, когда уже открылась Филармония, мне дали звание заслуженного артиста России. И она тогда приехала сюда из Москвы, посмотрела на все это и философски сказала: «Да, что-то в жизни меняется».
Мало кто из моих сверстников устоял. Приходилось пробиваться на пути к джазу буквально сквозь асфальт. Многие ушли за заработками. Талантливые, способные, но продали себя дьяволу. Было непросто все вытерпеть – безработица, отсутствие денег. Но я бил в одну точку: «Хочу это играть». И вот – доигрался!
Фото: пресс-служба Филармонии джазовой музыки
Беседовала Наталья Иванова
Оригинал публикации: «Галерея красивых домов и квартир», № 07-2018