Член жюри конкурса «Золотой Трезини» – о том, как рождался известный памятник первому архитектору Петербурга.
И не только об этом.
Фото: Юрий Молодковец
Петербургский скульптор и реставратор Павел Игнатьев – продолжатель творческой династии. Его родители Петр и Ирина Игнатьевы – художники, дед Александр Игнатьев и бабушка Любовь Холина – скульпторы, дед со стороны матери Патвакан Григорьянц и брат бабушки Владимир Судаков – графики.
Павел Игнатьев родился в 1973 году в Ленинграде. Он автор статуи академика Лихачева в здании Двенадцати коллегий, бюста профессора Максима Ковалевского на факультете социологии СПбГУ, мемориальных досок писателю Евгению Шварцу и балерине Галине Улановой. Игнатьев реставрировал фигуры на фасаде дворца Бобринских и на здании Адмиралтейства. В швейцарском Локарно установлен мемориальный знак Михаилу Бакунину его работы, а на Васильевском острове – памятник первому архитектору Петербурга Доменико Трезини.
– Памятник Трезини был установлен в 2014 году, а работали вы над ним с 1994 года. Целых 20 лет! И вот ваш Доменико уже четыре года живет сам по себе, на Университетской набережной. Туристы фотографируются на его фоне, молодые люди назначают у постамента свидания. Он уже, без сомнения, стал не только василеостровской, но и петербургской достопримечательностью. А связь с вами, как своим создателем, он не теряет?
– Конечно, нет. Удивляет, что он стал народным памятником, вокруг которого складывается своя мифология. Но ведь ему и стихи посвящают. А посылают стихи, естественно, мне. Не так давно посмотреть на Трезини приезжали его потомки из Тичино, кантона в Швейцарии, откуда он родом.
– И как им памятник предку?
Эскиз памятника Доменико Трезини. Павел Игнатьев, 1994 год.
– Понравился. Но на самом деле они с ним знакомы давно. У них даже есть подаренный мной один из ранних эскизов. И я сам, конечно, ездил в Швейцарию, «по местам Трезини». Сейчас в тех краях живут сразу несколько семей с такой фамилией. Считается, что она происходит от речки Треза, которая проходит по границе Швейцарии и Италии. Городок, который стоит на этой границе, называется Понте-Треза. В Петербурге, кстати, тоже известны родственники Трезини – это семья Леман, а также семья Черновых, потомки известного декабриста.
– То есть пейзаж на постаменте памятника вы лепили с натуры?
– Почти. Это же его родина – деревня Астано в Тичино. Там на самом деле ничего не изменилось за триста с лишним лет. Невероятно живописно, горы и озера – но масштаб совсем камерный. Ничего похожего на нашу архитектуру нет, ничто не говорит о том, что уроженец этих мест потом построит Петербург. Поразительно, что этот край, как заметил еще Александр Бенуа, стал родиной огромного числа знаменитых архитекторов, отстроивших пол-Европы. Более шестисот имен! Многие из них стали более известными, чем наш Трезини, но никому не довелось построить столицу целой империи из ничего. Я думаю, что многие бы мечтали оказаться на месте Трезини, если бы могли выбирать свою судьбу.
– Вернемся к памятнику. Сколько моделей вы создали за эти 20 лет, и на каком этапе Доменико накинул на плечи свою знаменитую шубу?
– Шуба была с самого начала. А вот модели были разными, каждая со своим настроением. Я недавно специально подсчитывал: за эти годы я слепил десять Трезини. Разной высоты – от 60 см до 5,5 м. И выжили, конечно, не все. Первого мне особенно жалко. Это была эскизная модель для диплома, высотой 60 см. И ее сломала уборщица, ничего не осталось.
– Как это сломала? Специально, что ли?
– Просто заканчивался день, и глину, с которой мы работали, нужно было возвращать в ванны. А я по молодости лет где-то загулял. Ненадолго, дня на три всего. Прихожу, а его уже нет. Ни «мыльниц», ни современных телефонов у нас тогда не было – даже фото не осталось. Был еще один хороший, уже большой, двухметровый, его я лепил к диплому. Так он прямо в мастерской упал и расплющился об пол.
Потом появился заказчик, который должен был финансировать установку памятника Трезини, и я слепил уже трехметровую фигуру. Но заказчик потерял интерес, установку к 300-летию отменили, почти готовый памятник я разломал и выбросил — теперь уже сам.
Если бы их всех, больших и маленьких, сейчас можно было собрать вместе, на расстоянии они показались бы похожими: каждый в шубе, с рулоном чертежей и с циркулем. Но если присмотреться, они были все разные, и каждый в свое время значил очень много для меня.
Я ведь все эти годы жил не только вместе с Трезини, но и с мыслями о петровском барокко. Изучал архитектуру, музыку, костюмы. Пять лет работал реставратором в Летнем саду, рядом с дворцом Петра, который построил Трезини, ездил по Европе, изучая барочные памятники.
– Перенасыщение барокко не возникало?
– Конечно, возникало. Были моменты, когда я чувствовал: все, не могу, никогда больше не вернусь к Трезини! У меня есть альбом «Русское искусство Петровской эпохи» – так я его три раза выбрасывал. А потом проходило время, и я думал: э, нет, надо еще раз Трезини слепить. И что делать, шел в книжный магазин за тем же самым альбомом.
Когда делались мои первые Трезини, я еще не был в Стокгольме, Копенгагене, не видел своими глазами источники, из которых Трезини черпал вдохновение для создания петровского барокко. Да и не только мой опыт, а вообще наши знания о барокко за эти годы изменились. Например, фестиваль Early Music познакомил нас с барочной музыкой. А ведь музыка того времени, как и театр, костюмы, верховая езда, фехтование, влияли на движения, пластику людей. И, допустим, не зная жеста, которым они доставали из внутреннего кармана камзола письмо, нельзя «поймать» ту позу, в которую встал бы Трезини, доведись мне лепить его с натуры.
И еще нужно добавить, что мой Трезини – это не памятник в манере петровского барокко, не имитация, а скорее рефлексия, рассказ о барокко, в котором я говорю о монотонности, тяжеловесности и одновременно музыкальности этого стиля.
– Безумно интересно! А над каким проектом вы работаете сейчас? Он тоже как-то связан с петровским барокко?
– Ничего общего! Сейчас совместно с Институтом исследования стрит-арта я работаю над городской скульптурой, которую поставят в Альметьевске, в Татарстане. Сюрреалистический образ: татарский поэт Габдулла Тукай едет на велосипеде, а в его велосипедной корзинке маленький Шурале – лесной дух из народных сказок. По решению кураторов проекта показывать скульптуру до установки нельзя. Место, где она будет стоять, тоже держится в тайне.
– И последний вопрос. Павел, большое спасибо, что вы согласились войти в состав жюри конкурса «Золотой Трезини». И отдельное спасибо за идею вручить специальный знак, изготовленный вами, победителю в номинации с пока еще условным названием «За лучшее сочетание произведения искусства и интерьера». Кому предназначен ваш спецприз?
– Я хочу его вручить номинантам, которые используют при оформлении жилых или общественных интерьеров подлинные произведения искусства. Не лепнину или росписи по трафарету, а именно подлинные авторские произведения, как старинные, так и современные.
Сегодня при оформлении дорогих интерьеров разговор о произведениях искусства нередко заходит тогда, когда дизайн уже сдан и мебель расставлена. И тут заказчик говорит: а теперь давайте что-нибудь повесим на стенку. К этому моменту отношения между архитектором или дизайнером и заказчиком психологически исчерпаны, они устали. И, как правило, уже нет сил на выбор хотя бы картины, настоящей живописи, а не постера, не говоря уже о чем-то большем. Встречаются, конечно, заказчики из числа ценителей. Они посещают галереи, аукционы и могут сказать дизайнеру: это произведение искусства – точка отсчета, попробуйте сделать с ним интерьер, достойный его уровня. Есть такая известная байка о Диснее. Композитор приносит ему запись музыки для мультика. Дисней слушает, слушает, потом выключает и ставит Бетховена. И говорит композитору: «Чувствуешь разницу? Поработай еще».
И вот это «Поработай еще», на мой взгляд, очень важно.
Я буду рад, если моя номинация поможет, пусть немного, не сразу, изменить отношение сегодняшних заказчиков к выбору предметов искусства для интерьера.
Беседовал Павел Черняков
Оригинал публикации: «Галерея красивых домов и квартир», 05-2018.